Очередной фанфик
| Новая выставка открылась всего неделю назад, но весть о ней уже облетела весь город. До ее открытия никто и слыхом не слыхивал о маленькой картинной галерее в Сохо, теперь же городская богема стекалась туда, как правоверные мусульмане в Мекку. Для большинства это было просто новым развлечением, но находились и истинные ценители живописи. Но в любом случае и те, и другие покидали галерею, унося в душе некое странное, неиспытанное доселе чувство. Чувство причастности. Чувство стыда. Ощущение собственной греховности и низости. И вместе с тем — странное облегчение, словно тяжкий груз был наконец-то сброшен с плеч. Выставка была небольшой и оформлена довольно скромно: двенадцать картин, написанных маслом по холсту, развешаны по стенам в определенном порядке. Картины рассказывали историю, складывали ее, как кусочки мозаики составляют одно целое. Одиннадцать отрывков в мрачных темных тонах с редкими вкраплениями белого и алого. Двенадцатый висел поодаль, о нем обычно забывали и вспоминали, пресытившись мрачными сценами, порожденными фантазией художника. На них нельзя было долго смотреть — слишком стыдно, слишком тяжело. Полотна дышали отчаянием, безысходностью и темной, первобытной похотью, настолько сильной и обжигающей, что даже самый бесстрастный критик не мог ее выдержать. Люди уходили из выставочного зала, глядя в пол, не осмеливаясь поднять глаза, чтобы взглянуть друг на друга — не все, лишь те, кто не нашел в себе сил взглянуть на последнюю картину. Картины рассказывали историю чистой души, оказавшейся во власти темных сил. Демоны в человеческом и зверином обличье, демоны огненные и ледяные, демоны уродливые и прекрасные — все они развлекались с беззащитной жертвой, пытали и насиловали ее… нет, не ее. Его. Жертва омерзительных тварей была мужчиной. Двенадцатая картина представляла собой портрет жертвы. Хрупкий юноша с белой, как мрамор, кожей, сжался в тесный комок в углу тюремной камеры. Тонкие руки связаны, по запястьям струилась алая влага. Длинные спутанные волосы спадали на плечи, закрывали лицо — видно лишь бескровные, страдальчески сжатые губы. Он был обнажен, тело покрыто кровоточащими порезами. Его образ был подобен холодной воде, глотку обжигающего воздуха, достаточному, чтобы очистить душу от темных, низменных желаний. Жертва… Жертва человеческих пороков, отдавшая себя вместо кого-то другого. Все соглашались, что юноша на этой картине очень похож на самого художника. *** В практике доктора Александра Майлса было много трудных случаев, но этот оказался настоящим «крепким орешком». Данте. Неизвестно, было ли это его настоящее имя, но установить личность пациента оказалось задачей не из легких. Отпечатки его пальцев и слепки зубов совпадали с отпечатками и слепками Данте Спарды, известной в криминальных кругах личности, знаменитого наемного убийцы, но этот двадцатилетний юноша, еще совсем подросток, никак не мог быть этим Спардой. Хотя бы потому, что пресловутому наемнику сейчас должно быть лет шестьдесят. Может быть, сын или какой-то еще кровный родственник, но это неважно. Важно было то, что никто не мог подтвердить это. Поэтому «Данте» оставался тем, кем назвался. Доктор глубоко вздохнул. Пациент сидел перед ним, обняв колени и положив на них подбородок, практически поза эмбриона, максимальная защищенность. Отросшая седая (белая?) челка падала на глаза. Казалось, он спит. — Данте? — тихо позвал Майлс. — Ты слышишь меня? Слабый, едва заметный кивок. Уже что-то. Раньше он просто игнорировал доктора. Его привезли в клинику три недели назад, закутанного в какие-то лохмотья, окровавленного, дрожащего, шарахающегося от врачей и санитаров. Первые несколько дней он лежал в своей комнате, сжавшись в тесный комок, и смотрел в одну точку, потом позволил осмотреть себя и переодеть в чистую одежду. На десятый день он заговорил. Полиция нашла Данте у дверей церкви, покрытого кровью, плачущего. На вопросы он не отвечал. Тогда его отвезли в психиатрическую клинику и отдали на попечение доктора Майлса. С ним было трудно, по-настоящему трудно. Казалось, он просто не хотел, чтобы его лечили. Нет, Данте покорно выполнял все тесты, принимал лекарства, но… только когда хотел этого. Майлс был на грани отчаяния. Его пациент просто замкнулся в себе и не желал никого впускать. Возможно, причина этого была в его таинственном прошлом. Полное медицинское обследование показало, что его тело было знакомо с такими неприятными вещами, как пытки и насилие. На бедрах Данте, его плечах, спине, шее и левой стороне лица виднелись тонкие белесые шрамы, сплетавшиеся в причудливый узор. Ему пришлось сделать несколько операций, чтобы вправить вывихи. Также обследование показало, что у Данте феноменально низкий болевой порог и удивительная скорость регенерации: мелкие порезы и царапины заживали на нем за считанные секунды. После этого Майлс окончательно убедился в том, что, скорее всего, его пациент был пленником садиста или группы садистов. Этим логично объяснялся его страх перед представителями одного с ним пола и постоянное желание спрятаться, скрыться ото всех. Единственное, чего он никак не мог понять, это шрамы. Если организм Данте так быстро восстанавливается после повреждений, то откуда они? Почему не зажили? На прямой вопрос о шрамах Данте просто пожал плечами и отвернулся. — Данте? Ты слышишь меня? Это повторялось изо дня в день. По крайней мере, Данте выказывал хоть какие-то признаки внимания. Доктор старался строить фразы так, чтобы их содержание заинтересовало пациента и побудило его ответить, но добиться от Данте хотя бы двух связных предложений подряд было практически невозможно. — Давай поговорим о твоих страхах, Данте. — Демоны… Снова демоны. Он мог говорить только о них, короткими отрывистыми фразами, мало связанными между собой. — Ты боишься демонов? — Да… они… больно, — юноша обхватил себя за плечи, словно пытаясь согреться. — Демоны причиняют тебе боль? — Да…, — в серых глазах застыли слезы. А ведь он всего на десять-пятнадцать лет моложе меня, неожиданно подумал Майлс. Найти бы того ублюдка, который сделал это с ним, и… Нет. Никакой личной заинтересованности. Как только появляется личная заинтересованность в пациенте, весь терапевтический эффект исчезает. — Что они с тобой делают? Он резко втягивает в себя воздух и выпрямляется. На мгновение его глаза вспыхивают неукротимой яростью, но тут же подергиваются корочкой льда, и Данте возвращается в свое обычное состояние. — Мне… больно, — шепчет он, закрывая глаза. На этом сеанс терапии обычно заканчивается. Задавать вопросы и получать ответы — нет ничего проще. Сложность в том, чтобы получить информацию из ответов. В остальном же Данте был примерным больным. Он не совершал попыток самоубийства, не нападал на санитаров, медсестер и пациентов, не пытался сбежать из клиники. Он просто не хотел, чтобы его лечили. Майлс сдался. Он просто не знал, что делать дальше. Поставить Данте диагноз «аутизм», перевести его в специализированный санаторий и забыть о нем? Продолжать этот фарс, именуемый сеансами терапии? Признать собственную некомпетентность и передать пациента другому врачу? … Больно… Демоны… Кровь… Железо… Демоны… Когти… острые, больно… Темно… Острые жесткие камни. Чьи-то горящие глаза, смердящая пасть, длинный липкий горячий язык пробегает по ногам, когтистые лапы раздвигают бедра. Раскаленное железо, раскаленная плоть. Он знал, что должен кричать, что им нравится, когда он кричит, но не мог этого делать, потому что был слишком гордым, и расплачивался сейчас за эту гордость. Что-то рвется внутри. Железо входит в грудь, рот наполняется солоноватым, навалившийся сверху демон вдавливает его в камни, камни режут спину, набежавшие твари лижут их. Рывок, удар, вверх, больно, кровь, железо, липкая влага по ногам, рычание, вой, потом голос… Ледяной голос… «Достаточно. Теперь он мой!» Больно… Холодно… Руки, шарящие по телу… Плеть… Лезвия… Хватает за волосы, рывок, вверх, тебе это нравится, конечно, тебе это нравится, иначе ты бы не остался здесь, с нами… Какой ты узкий… Твой братик не успел тебя разработать для нас… Братик… Братик… Братик… …Данте проснулся в своей комнате, зажимая рот рукой, чтобы не закричать. Холодный липкий пот струился по спине. Демоны… они здесь. Данте жалобно застонал. Шрамы начинали болеть. Он протянул руку под подушку и достал оттуда украденный из столовой нож. Было трудно незаметно взять его и унести, спрятав в длинных рукавах больничной рубашки, много времени ушло на то, чтобы должным образом заточить его, зато теперь Данте не был беззащитным. Он снова лег, прижимая руку с ножом к груди. Демоны… я не боюсь… Перемена в пациенте и радовала, и пугала Майлса. Данте… Его каталепсия сменилась простым, незамутненным спокойствием. На вопросы он отвечал четко и связно, но говорил по-прежнему мало — болели связки. Остриженные волосы отросли до своей обычной длины, и пациент неожиданно оказался очень и очень привлекательным. Физическое состояние Данте пришло в норму, и теперь только шрамы напоминали о том, что ему пришлось пережить. Помимо всего прочего у Данте обнаружился талант художника… — Давай поговорим о демонах, Данте. Ты можешь описать их? — Нет, — Данте покачал головой. Сегодня на нем была футболка, и было видно лиловые синяки на сгибах рук — следы уколов. К вечеру от них ничего не останется. — Почему? Ты не видел их? — Я не помню. Майлс потер виски. Данте отвечал так на большинство вопросов. Черт побери, он и должен так отвечать! Его диагноз — амнезия! Но доктор почему-то был уверен, что пациент просто играет с ним. — Я могу помочь тебе вспомнить? Данте закусил губу. У него это выходило очень эротично, и Майлс в очередной раз ощутил предательскую дрожь в коленях. Наконец пациент покачал головой. — Нет, — его тонкие длинные пальцы теребили край футболки. Быстрый взгляд обжигает, в зрачках на какие-то доли секунды вспыхивают искры. Майлс уже знал, что так проявляется его прошлое, тот, кем он был раньше. — Можно? — он тянет руку к лежащему на столе блокноту доктора. Майлс поспешно передал ему блокнот и ручку. Он не в первый раз обратил внимание на руки своего пациента: изящные запястья, длинные пальцы, красивой формы ногти… Принадлежность к высшему свету? Надо бы навести справки… Данте поудобнее устроил блокнот на колене и начал рисовать. Время от времени он останавливался, задумчиво грыз ручку. Движения его рук становились все более уверенными по мере того, как рисунок обрастал все новыми деталями. Наконец Данте отложил ручку и гордо продемонстрировал Майлсу свою работу. Демон. Высокий демон, закутанный в темную хламиду, вооруженный косой, с белыми пятнами глаз и капающей из пасти слюной. Майлс невольно сглотнул. — Демон, — пояснил Данте. — Тот демон, что причинял тебе боль? — И он тоже, — пациент открыл чистую страничку и снова принялся рисовать. *** Капли дождя стекали по оконному стеклу. Данте осторожно взял с подоконника чашку с обжигающим кофе и сделал глоток. Горький ароматный напиток огненным клубком прокатился по пищеводу. В городе шел дождь. Повинуясь внезапному порыву, Данте распахнул окно. Ветер швырнул ему в лицо холодные капли, тонкие занавески мгновенно поднялись параллельно полу. Ветер… Дождь… Данте нравилось чувствовать их на своей коже. Иногда во сне он кружился обнаженным под прохладным дождем, ловил губами падающую с небес влагу. Это было прекрасно. Жаль, нельзя это сделать наяву, иначе опять загремишь в психушку под крыло доброго доктора Майлса. Собственный сарказм неприятно поразил его. Данте знал, что своей свободой, жильем и организацией выставки обязан именно доктору. «Я не смог примирить тебя с прошлым, но могу помочь тебе в настоящем». Его прошлое — раскаленный ад, захлестнувшая горло петля боли, алые сполохи за плотно закрытыми веками, голоса, слившиеся в гул, пелена отчаяния. Его настоящее — холодный осенний день, шелест дождя, капли на коже, поцелуи ветра, нежные, томные, благословенное одиночество… Ooohh, the rain is falling Ooohh, the rain is falling Ooohh, the rain is falling Will it wash away the lonely tears? Раскат грома заставил его вздрогнуть. Данте подался вперед, держась за подоконник, подставляя лицо прохладным каплям. Грозы были редким явлением в этом городе, но люди почему-то боялись их. Боялись, потому что они… люди? Они и должны бояться того, что не могут понять и принять. А кто же тогда он сам? Острый слух Данте уловил едва заметный звук подъезжающего лифта. Молодой человек поспешно закрыл окно, вытер подоконник собственным свитером и бросился в прихожую встречать гостя. Майлс, мокрый как мышь, закрывал за собой дверь. — Ну и ливень! — он снял плащ и повесил его на крючок. Данте прислонился к дверному косяку, обхватив себя за плечи. Входная дверь была незаперта, но его почему-то раздражала манера Майлса входить без стука. — Хотите кофе? — Не откажусь, — доктор улыбнулся бывшему пациенту. Улыбка была вполне дружеской, но что-то в ней настораживало, заставляло Данте забиваться глубже в свою раковину и покрепче захлопывать створки. Маленькая кухня совсем не походила на холостяцкую. Здесь было на удивление чисто и уютно, никаких пятен на плите, никакой грязной посуды в раковине. Возникало впечатление, что кухней вообще не пользовались. Данте занялся приготовлением кофе. Конечно, у него была кофеварка, но свежесваренный напиток все-таки вкуснее, верно? Он щелкнул кнопками на плите, с шипением вспыхнуло голубоватое газовое пламя. Сидя на табуретке, Майлс наблюдал, как Данте набирает воду в большую металлическую джезву и ставит ее на плиту: быстрые уверенные движения рук, длинная челка падает на глаза, он привычным жестом убирает ее вбок, чтобы не мешала. Когда вода закипает, он достает из шкафчика над столом жестяную банку с молотым кофе и насыпает в джезву две ложки ароматного темно-коричневого порошка, добавляет чуть-чуть корицы и молотого мускатного ореха. — Должен сказать, твои дела идут неплохо, — заговорил доктор. — Еще две картины выставлены на аукцион. Ты становишься знаменитым, Данте. Я читал рецензии в журналах… Знаешь, тебя называют новым Босхом. — Правда? — Данте снял джезву с плиты и разлил кофе по чашкам, на дно которых предварительно положил по ложке медово-лимонной смеси. Майлс принял чашку из его рук и кивком поблагодарил. — Я прослежу, чтобы деньги от продажи картин перевели на твой счет. — Спасибо. Некоторое время они оба молчали, прихлебывая кофе. — Кофе превосходный. Где ты этому научился? Данте пожал плечами в ответ. Говорить с ним по-прежнему трудно, не желает идти на контакт, замыкается в себе. У Майлса порой возникало впечатление, что он бьется о кирпичную стену. Пациент перестал быть таковым, и появилась та самая личная заинтересованность, которой при лечении следует всячески избегать. Данте привлекал его, как привлекает нечто загадочное, непознанное… запретный плод. Кофе в чашках быстро закончился. — Хотите еще? — Нет, спасибо. Мне уже пора идти. Просто… просто хотел убедиться, что у тебя все в порядке, — фраза звучала как-то фальшиво. Так говорят мужественные герои мелодрам тем девушкам, с которыми по сценарию положен роман и трогательно-романтичные постельные сцены. Данте проводил его до двери — стройная хрупкая фигурка в низко сидящих джинсах и просторной футболке, кое-где заляпанной краской. На него, как и на его картины, нельзя было долго смотреть. — Кстати, я забыл сказать тебе, — Майлс остановился на пороге. — Один из кураторов Музея Метрополитен — некий Верджил Спарда. Если хочешь, я могу навести о нем справки, вдруг это кто-то из твоей родни? Снова этот трогательный жест с закусыванием губы, на несколько секунд его очаровательное лицо становится задумчивым, и, наконец, Данте покачал головой. — Я думаю, если бы это был мой родственник, он бы уже давно сам нашел меня. До свидания, доктор Майлс. — Данте… Я же столько раз просил тебя называть меня просто Алекс. — Извините… Алекс. Майлс вызвал лифт. Данте стоял в дверях и смотрел на него. Когда створки медленно расползлись в стороны, пропуская доктора в кабину, он шагнул обратно в квартиру и закрыл дверь. Чашки из-под кофе отмокали в раковине. Данте решил, что еще не время заниматься мытьем посуды. Он вернулся на подоконник в своей спальне, принял любимую позу — колени к подбородку — и закрыл глаза. Его ждала недописанная картина, ждали грязные чашки. Нужно столько всего сделать, столько всего рассказать… Рассказать, чтобы очистить свою память от кошмаров. Его память — чистый лист с пятнами пережитой боли, постепенно светлеющими, но по-прежнему яркими. Демоны не приходили к нему во сне, как это бывало раньше, и шрамы перестали болеть, но это лишь капля в море… Он решил, что на время отложит эту картину, пока не вспомнит отчетливее. Верджил Спарда… Что-то было связано с этим именем, что-то стертое, скрытое за пятнами. Данте глубоко вздохнул. Как котенок, у которого недавно прорезались глаза и который теперь познает окружающий мир, он также ковылял на неокрепших лапах, пробираясь сквозь хитросплетения окружающей действительности, изучая ее, изучая возможности своего тела, которое то и дело подкидывало ему сюрпризы, и никак не мог избавиться от ощущения, что что-то не так, что должно быть по-другому, но как именно — он не мог сказать. Может быть, потому, что не помнил ничего, кроме демонов, не помнил даже, как оказался в их мрачном царстве? Хватит, сказал он себе, спрыгивая с подоконника. Хватит. Много людей получали шанс прожить жизнь по-новому, но все они почему-то не воспользовались им. Почему он должен последовать их примеру, когда может переписать ее? *** — Я удивлен, что ты до сих пор не посетила эту выставку. Это ведь твоя работа. — Я хотела посетить ее с тобой, — светловолосая женщина в модном коротком платье и осеннем плаще «а-ля ретро» приподнялась на цыпочки и коснулась губами щеки своего спутника, осторожно, чтобы не смазать помаду. — Это ведь и твоя специальность тоже. Верджил поморщился. Он не любил, когда она напоминала о его репутации знатока истории оккультизма и демонологии. Его девушку звали Флоренс, но она предпочитала, чтобы ее называли Лорой. Она была журналисткой, и ее работа заключалась в том, чтобы ходить по многочисленным выставкам и экспозициям, а потом писать язвительные рецензии в журнале «Big City Life». От конкретной выставки Лора была не в восторге. — Нет, ты посмотри на это, — язвительно бормотала она, кивая на мрачные полотна. — У этого художника, — слово было произнесено с непередаваемым презрением, — явно не все в порядке с головой. Просто праздник хоррора и гомосексуализма! И почему все так восхищаются этой мазней? — Главным образом, потому, что это «праздник хоррора и гомосексуализма», — к ним подошел средних лет мужчина в джинсах и свитере. — А также потому, что они профессионально выполнены, а художник, как всем известно, не профессионал. А еще потому, что в роли жертвы он изобразил себя. Здравствуй, Лора. Добрый день, профессор Спарда. Верджил кивнул в ответ. Лора познакомила его с Эндрю Моррисом на одном из бесконечных приемов, которые она, как журналист, иногда посещала и таскала Верджила с собой. Моррис был таким же искусствоведом-критиком, как и она сама, но работал в более серьезном издании и, кажется, даже преподавал в Академии Искусств. В любом случае, в живописи он разбирался лучше Лоры. Воспользовавшись тем, что эти двое мгновенно углубились в жаркий спор по поводу выставки, Верджил оставил их, чтобы ознакомиться с картинами в одиночестве. Он, полукровка, в чьих жилах текла кровь дьявола, ощущал мрачную темную энергетику этих полотен так остро, что едва сдерживался. Он мог бы перевоплотиться и устроить здесь бойню, как требовала его проклятая темная кровь. Он знал демонов, изображенных на картинах, как низших, так и высших: первых он безжалостно убивал, вторых изгонял обратно в ад. Верджил знал, что выставка постоянно обновлялась, проданные на аукционе картины сменялись новыми, и все они изобиловали такими подробностями, что оставалось лишь гадать, была ли то богатая фантазия художника или… или он переносил на холст то, что видел своими глазами. Верджил остановился перед одной картиной, которая висела чуть поодаль от остальных. «Жертва», — гласила надпись на табличке рядом с ней. В самом деле, жертва. Хрупкое создание, игрушка демонов. Агнец на заклание. Искупитель… …Он лежал на алтаре у ног титанической статуи, практически точной копии Зевса Олимпийского, с той лишь разницей, что у этой статуи было три глаза, и все три светились зловещим алым пламенем. Он, Верджил, сын Легендарного Темного Рыцаря Спарды, лежал беспомощным, полуобнаженным у ног Князя Тьмы, злейшего врага… Мундуса. Того, кого, как он думал, сможет легко победить. Если это смог мой отец, значит, и я смогу… Какими глупыми и опрометчивыми ему казались сейчас эти слова! Его грудь пронзило его собственное оружие, Ямато. Все, что он мог сделать, это лежать и ждать своего приговора под алчными взглядами слуг Мундуса. Он был глуп и расплачивался за это… — Эй вы! Голос эхом прокатился по тронному залу. Все повернули головы, повернул и Верджил, чтобы увидеть высокую фигуру в алом плаще, держащую в руках огромный меч. Глаза пришельца горели адским пламенем. У него… у него было его лицо. Данте… Его брат, светлая половинка его существа… Что ты здесь делаешь, брат? Уходи… Уходи… — Приветствую тебя, сын Спарды, — пророкотал Мундус. — Ты решил последовать примеру брата и присоединиться к нам? — Я пришел предложить вам сделку, — Данте без страха смотрел в алые глаза верховного дьявола. — Сделку? — в голосе Мундуса звучало удивление. — И что же ты можешь предложить нам, сын Спарды? — Отпустите его, — Данте указал мечом на распростертого на алтаре Верджила. Толпа разразилась визгливым смехом, и даже сам Мундус выглядел немало позабавленным этим заявлением. Данте терпеливо ждал, притоптывая в такт какому-то странному ритму, звучавшему у него в голове. — Он не тот, кто вам нужен, — продолжал полудемон, когда смех стих. — Истинный наследник Спарды — я. А он — лишь бесплатное дополнение. Верджил дернулся в своих оковах. Если бы он был свободен, он бы показал нахалу, кто тут бесплатное дополнение! — Ты предлагаешь себя вместо брата? Какой благородный поступок. Твой отец гордился бы тобой, — глаза Мундуса вспыхнули, и цепи, сдерживавшие Верджила, исчезли… Жаркий шепот Данте перед тем, как на брата набросились демоны. «Я провел ритуал, Вердж... Теперь открыть портал сможет лишь тот, в чьих жилах кровь нашего отца. Или ты, или я. Вот держи… Я люблю тебя, братик…» Холодная тяжесть амулета в руке, теплый огонек в глазах Данте, потом он вонзает Ребеллион в пол, отстегивает пистолеты и бросает их, оборачивается к Мундусу, раскинув руки, словно собираясь заключить демона в объятья. — Сделка заключена! Последнее, что видит Верджил, перед тем, как потерять сознание, это сонмище низших демонов, набросившихся на Данте, и легкую насмешливую улыбку на губах брата… Это было так давно… Чуть больше сорока лет назад, когда Верджилом овладела жажда власти, и он захотел открыть портал в мир демонов. Темен-ни-Гру. Данте остановил его тогда. Маленький глупый Данте, такой легкомысленный, такой… человечный. Потом он спустился в Ад за своим старшим братом. Верджил сжал кулаки. Теперь Данте на этих полотнах, полумертвый, затравленный, измученный. Жертва. — Это моя вина, — прошептал Верджил. Ему захотелось коснуться холста, коснуться нарисованных ран. За это время он так и не смог понять поступок брата, но сейчас картина начала проясняться. Орфей пришел за Эвридикой в Аид, и ему разрешили забрать ее при условии, что всю дорогу назад он не будет оглядываться. Он не утерпел и оглянулся, когда до свободы оставался лишь один шаг… Нет, не так. Орфей пришел за Эвридикой в Аид и предложил Гадесу сделку: Эвридика уходит, а он остается вместо нее… Потому что они любили друг друга. И Орфей знал, что Эвридика найдет способ вернуть своего возлюбленного. Но Эвридика была так рада вернуться обратно в мир живых, что свобода опьянила ее… И Орфей навеки остался в Аиде. — Он похож на тебя, — бесцеремонно сообщила Лора, кивая на картину. — Что-то есть. — Давай уйдем отсюда, — Верджил бережно взял ее под локоток и повел к выходу. — Но почему? Я еще не все… — Думаю, беседа с господином Моррисом дала тебе достаточно материала для написания статьи. *** Диванная обивка под щекой была шершавой. Данте моргнул. Он был дома, в своей гостиной, на своем диване, а рядом сидел доктор Алекс с полотенцем в руках. На журнальном столике красовался флакон нашатырного спирта. — Ты меня здорово напугал, — вымученно улыбнулся Майлс. — А.. что случилось? — Данте с трудом приподнялся, но доктор заставил его снова лечь. — Это я должен спрашивать у тебя, что случилось. Ты вдруг бледнеешь и убегаешь через служебный выход, падаешь на лестнице… Данте, ты чуть шею себе не сломал! — Но… ведь не сломал же, — Данте попробовал улыбнуться. Он не помнил, ни как бежал, ни как оказался здесь. Помнил лишь внезапно поднявшуюся волну животного страха и единственную мысль, прорезавшую разум. Демоны здесь! Они пришли за ним! — Принести тебе кофе? — Да… пожалуйста… Походя, Майлс неожиданно потрепал его по волосам. Данте вздрогнул. Жест был слишком… интимным и в то же время собственническим. Доктор заявляет свои права на него? Молодой человек резко сел, голова отозвалась острой болью, пронзившей виски, но он не обратил на это никакого внимания. Никто, никто не смеет назвать Данте Спарду своим! Он стиснул виски. Это были не его мысли, может быть, мысли того, кем он был раньше, того, кто все еще жил в нем, с каждым днем угасая, уступая место ему нынешнему. Майлс поставил перед ним кружку с дымящимся кофе и тарелку с двумя бутербродами. — Это снова твои демоны, Данте? Этот профессиональный сочувствующий тон разозлил его еще больше, чем тот жест. — Я больше не ваш пациент, доктор. — Но я все равно волнуюсь за тебя. Как друг. Данте не нашел, что ответить. Да, конечно, доктор его друг, и он многим ему обязан. Он помнил это. Майлс протянул руку и осторожно коснулся его щеки. — Не трогайте меня. — Извини. Тебе больно вспоминать, да? Я напоминаю тебе одного из тех людей, которые держали тебя в плену? Данте резко выпрямился. — Это были не люди… Это были демоны, — отрывисто проговорил он, ставя кружку обратно. — Конечно, — кивнул психиатр. — Это были демоны. Ты представлял их демонами, верно? Чтобы было легче. Может быть, ты знал кого-то из них, и потому тебе было больно, и ты придумал этих демонов? Данте, я просто хочу помочь тебе… — Я помню демонов. Я видел их так же, как вижу вас. — Данте… Послушай меня. Демоны существуют только в твоем воображении. Мучили тебя люди. И эти люди сейчас на свободе. Если ты попытаешься вспомнить их, мы сможем пойти в полицию. Ты дашь показания, их поймают и покарают согласно закону, — Майлс поймал себя на том, что говорит успокаивающе, как с ребенком или испуганным животным. Данте забрался на диван с ногами, приняв свою любимую позу. — Вы не верите мне. — Данте, демонов не бывает. Вспомни, они вводили тебе какие-то препараты, наркотики? — Наркотики? Идем, я покажу, что за наркотики мне вводили! — Данте спрыгнул с дивана и решительно направился к двери в свою мастерскую. Майлс неуверенно последовал за ним. Две новых картины и одна незаконченная на мольберте, повернутая к стене. Два прямоугольника в простых деревянных рамках. Два фрагмента памяти, которые нельзя высказать. Майлс застыл на пороге, невольно прижав ладонь ко рту. Это напоминало сцену распятия на Голгофе, уродливые твари толпились вокруг креста с распятой жертвой, держа в лапах косы и копья. В руки жертвы вогнаны металлические штыри, не только в центры ладоней, но и дальше, до самых плеч. На животе глубокие кровоточащие раны от копий, к ним тянутся когтистые лапы тварей, жаждущих вкусить крови мученика. — Шприцы, — Данте подобрал с пола кисть и указал ею на штыри. — Демоны, — кисть переместилась на фигуры с копьями. — Наркотик, — закончил он, обведя «указкой» нарисованные струйки крови. — Кровь демонов — наркотик для меня. Моя кровь — наркотик для них. Кисть с негромким стуком упала на пол. Данте аккуратно закрыл обе картины белыми чехлами с разноцветными пятнышками краски. — Доктор…, — он рассеянно потер горло. — Вы не могли бы… принести мне снотворное? — Снотворное? — удивленно переспросил Майлс. — Да… я не хочу видеть сны… Доктор привез ему снотворное, как и обещал. Небольшой пузырек из желтого прозрачного пластика, наполненный продолговатыми белыми капсулами, занял свое место на прикроватном столике. На стикере-этикетке было написано название лекарства и дозировка. Снотворное было хорошим. Данте сразу засыпал и не видел никаких снов. Так было гораздо легче. *** — К вам посетитель, доктор. Майлс оторвался от бумаг и поднял голову. На пороге его кабинета стоял Данте. Нет, не Данте. Просто очень похожий на его пациента молодой мужчина в строгом черном костюме и пальто. Белые волосы аккуратно зачесаны назад, никаких шрамов на лице и шее, да и выглядит немного старше. — Добрый день, доктор Майлс, — мужчина улыбнулся ему. Доктору показалось, что клыки у него немного длиннее, чем положено. — Добрый день… — Спарда, — представился мужчина. — Верджил Спарда. Я хотел бы поговорить с вами об одном из ваших пациентов. — О… — Молодой человек по имени Данте. Майлс вспомнил. Верджил Спарда — куратор Музея Метрополитен, специалист в области оккультизма и демонологии, весьма уважаемый в научных кругах ученый, известный также тем, что получил ученую степень до того, как ему исполнилось тридцать. Доктор жестом предложил гостю стул. — Вы, конечно, были на выставке, — начал он. — Знаете, многие хотят поговорить о Данте, встретиться с ним. В самом начале я помогал этим людям, но теперь мой пациент не хочет никого видеть. Верджил мысленно скрипнул зубами. Что-то в докторе невероятно раздражало его. Тем не менее, полудемон сохранял холодновато-вежливое выражение на лице и терпеливо выслушал эту тираду. — Вы правы, я здесь из-за картин. Дирекция Музея Метрополитен интересуется, не согласится ли господин Данте оформить экспозицию, посвященную средневековой демонологии. Знаете, представления людей средневековой Европы о мире сверхъестественного. Мне показалось, что его картины прекрасно все это отражают. В крайнем случае, дирекция готова просто купить несколько полотен или сделать заказ. — Я передам ему ваше предложение. — Может быть, просто дадите его номер телефона? — вкрадчиво поинтересовался Верджил. — Мне бы не хотелось отвлекать вас от ваших пациентов, доктор. Майлс убрал бумаги в стол и побарабанил пальцами по столу. — Скорее всего, Данте не станет разговаривать с вами. Он не любит незнакомых людей, боится их. — Ваш пациент болен аутизмом? Или же он просто социофоб? — Данте перенес тяжелую психологическую травму, — доктор взял в руки карандаш. — Настолько тяжелую, что до сих пор не оправился от нее. — Это заметно по его работам… Но он вполне вменяем, верно? — Абсолютно вменяем, но… скажем так, неадекватен, — незаметно для себя Майлс сел на любимого конька. — Данте многое пришлось пережить, это оставило заметный отпечаток на его психике. Он замкнут в своем внутреннем мире и не желает покидать его. Когда я только приступил к работе с ним, Данте пребывал в состоянии каталепсии. Вам известен этот термин? — Да, конечно, — Верджил неосознанно подался вперед. В этот момент он напомнил доктору гремучую змею, приготовившуюся к броску. Может быть, дело было в глазах Спарды, светло-серых, как у Данте, с черными зрачками, холодных, немигающих. Майлс прочистил горло. — Послушайте, вы точно не журналист? — Точно. Слово скаута, — Верджил никогда не состоял в этой организации, но фраза действовала на собеседника безотказно, позволяя тому расслабиться. С американцами всегда так, их легко расположить к себе, разговорить, и они верят каждому твоему слову. Поэтому с ними неинтересно. Доктор рассказал ему о клинике «Эмералд Хиллс», где лечился Данте, рассказал о странной фобии своего пациента, о его «демонах». Верджил внимательно слушал, почти не перебивая. — Послушайте, доктор, — заговорил он после некоторой паузы. — Я все-таки хотел бы лично переговорить с господином Данте насчет этого предложения. — Я же сказал вам… — Я могу сделать это в вашем присутствии, — невозмутимо продолжил Верджил. — Вы будете рядом с вашим пациентом, и все будет в порядке. Тебе не приходило это в голову, да, врачишка? Я уверен, что ты просто не хочешь отпускать от себя моего Данте. Интересно, почему? Ты что, положил на него глаз? Напрасно, доктор, напрасно… Телефон ожил неожиданно, его резкая трель заставила Данте уронить кисть. На покрытии осталось рыжее пятно. Его легко будет отмыть. Телефон звенел, не переставая. — Алло? — Данте, это я. — Алекс… — Послушай, один человек хочет с тобой встретиться. Это насчет картин. Я приведу его завтра в начале третьего. Не волнуйся. Я буду рядом с тобой, тебя никто не тронет. Это займет немного времени. Данте? Ты меня слышишь? — Да… конечно. Завтра в начале третьего, — Майлс говорил что-то еще, но Данте нажал сброс и положил трубку обратно на базу. На сегодня все. Незаконченная картина повернута к стене, кисти промыты и убраны. Данте опустил жалюзи в комнате и, выходя из мастерской, закрыл дверь на ключ. Он всегда так делал, закончив с работой. Стрелки настенных часов показывали четверть шестого. Облизывая пересохшие губы, Данте заправил кофеварку и ввел команду. Через несколько минут у него будет большая чашка капуччино, идеальное дополнение к скромному ужину, приготовлением которого он сейчас занимался. Данте не знал, умел ли он готовить в той, прошлой жизни, но сейчас у него неплохо получалось. Алексу, по крайней мере, нравилось. Алекс. Завтра. Придет с каким-то человеком насчет картин. Данте улыбнулся. Его картины пользовались спросом. Его воспоминания пользовались спросом. На сковородке скворчало растопленное сливочное масло. Данте бросил туда два ломтика белого хлеба, вымоченного в смеси молока и взбитого яйца. Потом, когда хлеб обжарится с обеих сторон, его надо посыпать тертым сыром. Будет вкусно. I would have sailed away, If I'd known that nothing would change Staring out my window sill, In my wasted prison cell | |
|
| |
| Просмотров: 1635 | |
| Всего комментариев: 0 | |